Больше ста лет тому назад богатый шведский лесопромышленник Э. Г. Брант приехал на Нижегородскую ярмарку с целью закупить большие лесные дачи для отправки леса на переработку в Швецию, но встретившись в деловой встрече с богатым лесовладельцем из Мантурова, стоявшего на реке Унже, принял его предложение осмотреть участки спелого леса, годного для продажи. Они, сев на пароход общества «Самолет», доехали до Юрьевца, где наняв большую лодку с гребцами, поплыли вверх по Унже.
Бранта просто поразила красота этих мест, быстрая, бурливая река, громадные лесные массивы отличного строевого леса и, доплыв до Макарьева, а потом и до Мантурова, он заключил очень выгодную для себя сделку, скупив огромные лесные массивы. Может сам он дошел до мысли, может кто-то дал ему совет, что выгоднее лес перерабатывать здесь, а готовый материал выбросить на внутренний российский рынок и на экспорт.
Истый промышленник никогда не упустит выгоды, если она идет ему в руки, и он решил подобрать место для завода. После долгих раздумий и поисков он нашел это место. Решив сплавлять заготовленный в зимнее время лес, свозить его к берегу Унжи, и сплавлять его самым дешевым способом, так называемым «молевым», т. е. он будет плыть сам по себе по течению реки и в месте впадения Унжи в Волгу построить сплавную запань, где бы он сортировался по породам, сортименту, формировался в плоты и доставлялся к заводу.
Он нашел место для постройки его, навестив Кривоезерский монастырь, где гуляя по его окрестностям, обнаружил идеальное место, не затопляемое весной половодьем на берегу Лопенного озера. Самым неудобным было только то, что между Лопенным озером и волжским заливом, где был затон, была небольшая — длиной около километра — перемычка. Приглашенные инженеры — специалисты, предложили выкопать широкую и глубокую канаву, пригодную для прохода небольших буксиров, чтобы они могли заводить сюда плоты, закатывать запас на зиму в штабеля на противоположном берегу, а у подножья завода устроить биржу сырья с карманами для сортировки леса по размерам.
Согласившись с выводами и предложениями специалистов, Брант скупил этот обширный участок земли, заказал проект и уехал в Швецию, где развил бурную деятельность: изучал каталоги различных фирм в разных странах, заключал контракты на будущую готовую продукцию. Получив из России проект, он отдал его на консультацию шведским специалистам и после его некоторого уточнения разослал заказы на оборудование. В Германии он заказал фирме «Зульцер и К» котельное оборудование и паровую машину, фирме «Сименс и Шуккерт» — электромоторы и генераторы постоянного тока, еще одну паровую машину фирме «Корел», быстроходные пилорамы — фирме «Машинверкен» в Германии, и английской фирме «Болиндер» пилорамы для распиловки крупного леса. Другие фирмы получили заказы на циркульные пилы, рейсмусные строгальные станки, транспортерные ленты.
После этого Брант снова выехал в Россию, чтобы руководить постройкой завода. Энергичный, волевой, образованный для своего времени человек, он проявил свои незаурядные способности, и работа на слободской земле закипела, как говорится, вовсю. Быстро была прорыта канава, вырастали корпуса лесопильного, тарного цехов, строился машинный зал и котельная, расчищалась место для складирования пиломатериалов, строилась эстакада для вагонеток, которые будут его доставлять по месту укладки в стопы.
Прошло несколько лет, и вот в торжественной обстановке первое бревно, поднятое из воды зубастым транспортером, было подано в пилораму, взвизгнули от натуги пилы и ароматно в пилораму, взвизгнули от натуги пилы и ароматные сосновые опилки брызнули в разные стороны. Я не знаю ни даты, ни года этого события, но знаю, что он внес в слободскую жизнь много перемен.
Доводка разрасталась вширь и вдоль, из деревень потянулись крестьянские семьи, оседали тут и становились рабочей силой. Здесь много еще было тяжелого ручного труда. До изобретения бревнокаталок лес выкатывался из воды вручную с применением лошадей. Отходы, непоспеваемые сгорать в топках котельной, постепенно захламляли заводскую территорию, везде были опилки, обрезки, рейки, горбыли и все это постепенно откладывалось толстым слоем. Рейки выкладывались вдоль берега канавы в высокие штабеля, гнили там и, оседая под тяжестью новых, уплотнялись и выглядели многослойным тортом. По степени их цвета можно было определить, сколько лет их укладывали. Особенно их было видно в мое время от моста через канаву до почти лесопильного цеха.
Шло время, увеличивались заказы, завод требовал новых мощностей, и тогда стала строиться новая котельная, громадное кирпичное здание, в котором установили два новых паровых котла с бункерами над топками для опилок. Выросла новая кирпичная дымовая труба. Котельная была рассчитана еще и на сжигание отходов производства, но все равно не справлялась с этим и тогда было решено устроить еще одну эстакаду на берегу Лопенного озера, где бы эти отходы сжигались. Так появилась «Пьяная печка», где днем и ночью, зимой и летом вздымалось пламя и синий дым плыл по ветру над озером. Часть отходов попадала в озеро, гнила там и отравляла воду, но все равно иногда, глядя с берега на эти завалы, под водой видели как гуляли там стаи рыб, что-то находя себе для пищи, но недоступные нам, т.к. забросив там удочку, обязательно оставишь крючок.
Я поступил на завод в декабре сорокового года. Уже существовал указ о прогулах и опозданиях на работу и я, шестнадцатилетний паренек, очень боялся не только прогулять, но и опоздать. Определили меня учетчиком кряжей при двух пилорамах. От моего точного учета зависела зарплата рабочих всей технологической цепочки обработки древесины, но я этого тогда еще не понимал. Отдали меня на обучение к тете Вере Пановой, очень живой, приветливой женщине, и я быстро постиг эту науку.
И вот иду на свою первую рабочую смену, чего говорить — очень волновался и с нетерпением ждал заводского гудка, встав раньше времени. Наконец он загудел, как и прежде, как и все годы, тревожа предутреннюю тишину. Пройдя те пятьдесят метров, что отделяли наш дом от проходной, я с достоинством повесил свой круглый жестяной жетон с выбитым на нем номером на табельную доску и ступил на заводскую землю в первый раз (даже прожив уже десять лет в Слободке, я на его территории ни разу не был).
Сразу за проходной начинался дощатый помост, слева от него прятались среди вековых сосен склад ГСМ и небольшая заводская амбулатория. Потом, идя по настилу и пройдя под эстакадой, сворачивал направо и сойдя с него, обходя котельную, попадал к тарному цеху, на второй этаж которого вели широкие сходни. Поднявшись по ним, можно было попасть в лесопильный цех, т. к. их стены были смежными, или, пройдя еще немного, нырнуть в дверь его первого этажа, где стояли электромоторы, приводящие в движение пилорамы. Они были укрыты в специальных будках и только широкие приводные ремни сквозь прорези со шкивов, укрепленных на них, шли к шкивам пилорам. Тут же тянулись в деревянных желобах опилочные транспортеры и располагалась пилочка с курилкой. Курилки были в каждом цехе, ибо вся продукция завода была особо пожароопасной. Наверх вела довольно крутая лестница.
И вот, с любопытством оглядываясь по сторонам, я поднялся наверх и вступил в огромное высокое помещение, где располагались верхние части пилорам (их станины и приводы были внизу). Их было четыре, как я уже писал: две фирмы «Машинверкен» и две фирмы «Болиндер» и два обрезных станка. Перед каждой пилорамой стояли две тележки, одна из них была рабочим местом рамщика, с большими металлическими захватами для комля, другая, на которую ложились вершина, была плоской. Около нее стояли пилорамщик и «кондаком», по указанию рамщика, ворочал бревно, укладывал его так, чтобы оно не извернулось в пилораме во время распиловки. Под первой тележкой почти до самой пилорамы на полу были проложены рельсы и в особой канавке бегущая цепь, в звенья которой входил штырь. При нажатии педали он, увлекаемый цепью, подавал тележку вместе с бревном к пилораме. За тележкой на тросе был закреплен груз и, когда рамщик освобождал захват, она быстро катилась назад для приема нового бревна.
Перед каждой пилорамой возвышалась так называемая «казенка», на которую укладывался запас бревен, которые подавались по транспортеру с воды. Вот такую картину я увидел, войдя в цех первый раз. Меня ободрили начальник цеха Егор Виноградов и мастер Макар Горшков, пилорамщики Наталья Задорина и Алексей Лифанов, вручили, футовку, карандаш и дощечку, на которой я мог уложить листок бумаги для отметок. Учёт распиленного леса велся очень просто: я замерял футовкой вершину дерева и ставил на бумаге точку. Когда этих точек было пять, я обводил их квадратиком, а потом этот квадрат пересекал линиями, а потом, сосчитав их, умножал на пять, и вот оно — выполнение. Потом по таблицам кубатурника вычислял в кубометрах сколько напилено леса. Кажется просто, но впервые — трудно.
И вот прогудел гудок начала работы. Моторист включил рубильники, зашелестели приводные ремни, рамщик установил рычаг скорости пильной рамки, перевел привод холостого хода на рабочий и пильная рамка с верхней мертвой точки, заскользив по направляющим, опустилась вниз, снова вверх и замелькали в просвете пока еще голодные пилы, завертелись рябухи и, приподняв небольшую, прорезанную в стене, дверцу, первое бревно поднялось в цех. Быстрыми взмахами коротких багров оно было сдернуто с зубастых пластин и скатилось через всю казенку на тележки, уложено, как надо, и захвачено острыми когтями. Нажата педаль. Цепь, подхватив тележку, двинула ее вперед. Бревно, захваченное рябухами, вошло в пилораму, наконец, в него вгрызлись пилы и не прошло и двух минут, как рамщик отпустил захват, откатился с тележкой назад и снова повторился этот цикл.
Умелый рамщик следующее бревно отправлял торец в торец. Постепенно на казенке образовывался запас, уже обмеренный мной, и можно было оглядеться и рассмотреть все получше. Распиленное на доски бревно попадало на такие же тележки. Откатываясь, они держали его до выхода из пилорамы, потом доски сбрасывались на вертящиеся ролики и попадали к обрезному станку, где по указанию обрезчика его помощник устанавливал, передвигая каретку, бешено вертящиеся круглые пилы на ширину, нужную для заказанного сортамента, и, проскочив станок, доска опять по роликам плыла на бракерский стол. Бракер ставил цветными мелками сортность, отмечал место обреза неровных концов. Торцовщик нажимал педаль и поднявшаяся циркулярная пила отсекала ненужное. Обрезки падали на транспортер и отправлялись либо в котельную, либо на сжигание.
Затем доска попадала на сортировку. Ее тащили цепи Галля, пока сноровистые сортировщицы не снимали их, укладывая по сортности на вагонетки, а дальше у них был один путь — по эстакаде на биржу пиломатериалов, где они укладывались особым способом для просушки. Всю зиму росли эти стопы на бирже, образовывая улицы и переулки, а с началом навигации в канаву заводились баржи, становились у причалов и всю весну, лето и осень бригады грузчиков грузили тес и отправляли его заказчикам. Нелегкая, даже очень тяжелая работа эта — погрузка. Шести с половиной метровые доски прогибались при ходьбе, давили на плечи, и хотя на них были специальные подушечки, все равно отбивали плечевые суставы.
Вот это беспрерывное движение от стопы к сходням потом на баржу, бросание их в трюмы, возвращение пустыми назад было похоже на безжалостный безостановочный конвейер, а грузчиками, в основном, были женщины.
Особенно дружно кипела работа на погрузке, если сырье было «давальческим», то — есть клиент сам оплачивал работу. Существовали даже бригады из слободских домохозяек, которые, выбрав себе бойкого бригадира, нанимались на погрузку за мануфактуру, мыло и другие товары, и еще получали хороший приработок к семейному бюджету. Проработав некоторое время, освоившись, я облазил все заводские закоулки. Особенно меня влекло в машинный зал, где паровая машина, покрытая голубой эмалью, вращала огромный маховик, в котором были желобки для толстых, прочных, почти в мою руку толщиной канатов. Они также были и на шкиве генератора, стоявшем тут же. Вот они и приводили, вернее, вращали его. Размеры маховика и шкива были настолько различны, что за его один оборот якорь генератора делал сотню оборотов. Здесь же располагался и распределительный щит, сделанный из мраморных плит, на котором располагались рубильники, амперметры и вольтметры и штурвал реостата, регулирующий напряжение. Сзади щита, выкрашенные в разные цвета, во всю длину тянулись токонесущие шины.
Тут же, недалеко, находился электроцех. Вскоре меня перевели в электромотористы и под мое начало попали все электромоторы лесопильного и тарного цехов. На этой должности я проработал до призыва в армию.
Тарный цех был поменьше и станки там были менее громоздкие. Здесь изготовлялась тарная дощечка и особо обрабатывалась со строжкой и фальцовкой так называемая «яичная» тара. Потом она связывалась проволокой в пучки и также грузилась на баржи.
Мне вообще нравилась заводская атмосфера: с какой-то натугой шаркали, рассекая дерево, пилорамы, звонко визжали пилы обрезного станка, тренькала торцовка, с каким-то наслаждением строгальные станки снимали шероховатость с досок, шуршали ленты транспортеров, приводные ремни, звякали цепи, со свистом вырывался отработанный пар, стучали на стыках вагонетки и мерно ходил поршень паровой машины, раскачивая кулису, вертящую маховик. От его вращения в машинном зале всегда дул ветерок. Везде слышались голоса, между дел обсуждались слободские и домашние новости, немного сплетничали, немного поругивались и все это, вместе взятое, было настоящей музыкой труда.
Если уж я пишу о заводе, то нельзя обойти еще один, очень нужный в этом процессе, цех — пилоточный. Он помещался на первом этаже прямо под казенками. Здесь стояли станки-автоматы для заточки как рамных, так и циркулярных пил. Здесь было и большое количество строго выверенных по размерам вставок между пил. Я еще не писал о том, что внизу на канаве была биржа сырья, где зимой и летом ее работники подбирали и группировали в специальных кошелях бревна по толщине вершины с припуском 2—3 сантиметра в любую сторону. Затем, накопив, достаточное количество с данными размерами, в цех приходил с бумажкой рабочий и отдавал ее или мастеру, или начальнику цеха, а они, исходя из заказа спускали пилоточам распоряжение, какой постав пил готовить. От толщины зависел и выход годного пиломатериала, и определенность заказа.
Получив эти данные, пилоточи их подбирали, готовили пилы, и как только кончалась обработка предыдущей партии. (это время называлось «упрягой»), они тотчас же взлетали по лестнице, открывали пильные рамки, вышибали натяжные клинья и снимали ослабшие и затупившиеся пилы и ставили новые. Этот процесс смены пил длился обычно 10—15 минут и вновь пускались пилорамы, а пилоточи тащили вниз снятые пилы и начиналась работа по их заточке. За смену это происходило обычно три раза. Также мерно наклонялись наждачные круги к пилам, затачивая кромки зубьев, также они разводились специальными разводами и снова готовились к постановке в раму.
Коллектив был небольшой, дружный, веселый, да фамилия их бригадира была Веселов, дядя Миша, рыжеватый, но очень симпатичный мужчина. Вторым был Писарев и еще один фамилию которого я забыл. Работал там также Боря Боритко, такой же, как я, подросток, сирота, приехавший из детдома.
Самым уютным местом в этом цеху была курилка, тесная, но теплая, и в нее порой набирались и слесаря и подсобники покурить; потрепаться, подначить друг друга, о чем-нибудь договориться. Она пустела, когда раздавался сигнал о смене постава, и все сразу находили себе дело. Курилка — это своего рода клуб по интересам, собрание для обмена мнений, отдушина для расслабления, место отвода души для курящих.
Нельзя не написать и еще об одном большом цехе — мебельном. В него можно было войти через обитую железом толстую дверь, за которой стихал шум пилорам, но были другие более мягкие звуки. Тихо шуршали рубанки и фуганки, снимая стружку, которая вылетала из них и, свернувшись спиралью, ложилась под ноги мастеру; чуть слышно вжикали ножовки, лучковые пилы, постукивали киянки, пахло клеем, лаком, палитрой и удивительным ароматом дерева.
Истерзанное топором и пилой при валке, лишенное ветвей и верхушек, протащенное волоком по земле или снегу, сброшенное в воду, проплывшее больше сотни километров, попавшее в тиски сплоточной машины, разделенное пилорамой на доски, прошедшие не один станок и еще прожаренное в сушилке, оно сохраняло свой запах, дарило его людям и как бы говорило: «Создайте из меня такую добротную, такую красивую вещь, чтоб радовала она нас, а я бы еще жило воплощенным в эту красоту». И люди делали эти прекрасные вещи. Они были не поточного, а штучного производства, их делал один мастер от начала до конца и вносил в каждую свою любовь, свою фантазию. Здесь делались буфеты, горки, шифоньеры, кровати, табуретки и т. д. Работали здесь мастера-краснодеревщики, высокого класса. Каждый имел свой сундучок с инструментом, порой наследие отцов и дедов, ибо всегда было на Руси законом, что любое мастерство передавалось потомкам.
Зимой сорок первого года в лютый мороз от неосторожности в мебельном цехе вспыхнул пожар. Правда, он был переведен в длинное приземистое здание сзади конторы и являвшегося как бы частью забора, в котором был и мебельный склад, так как-то помещение, где он располагался, заняла школа ФЗО. Все вспыхнуло, как порох — все сухое, пропитанное лаком, красками, кругом была мельчайшая древесная пыль. Я видел, как потом рылись старые мастера на пепелище, отыскивая несгоревшие металлические части своих инструментов. Со стариками умерло это ремесло, все стало на поток и вот результат — куда к кому не зайди, все одно и то же — всероссийский стандарт.
На заводе были и другие службы и работали в них люди разных специальностей: слесаря, электрики, шорники, электросварщики, машинисты, кочегары, разнорабочие, пожарники. Был небольшой теплоход носящий имя завода, с матросами и бессменным капитаном, большая моторная, лодка, сгоревшая в сороковом году и конечно, заводоуправление. Менялись директора, главные бухгалтера, но остальные работники были, в основном, постоянные. Это бухгалтера, счетоводы, кассир, хронометражисты, нормировщики, кладовщики. Реже менялись механики, начальники ТНБ, секретари-машинистки. Я помню вас люди, работавшие в то время на заводе — и живых, и мертвых. Я храню в памяти много, имен и фамилий, но не буду их перечислять, ибо этот список будет велик и займет много места. Я благодарен тому времени, тому трудовому, вдохновению, оно было в прямом смысле героическим, новаторским, окрыленным.
Страна, идущая на подъем, не может не изменить и отношение к труду, и образ мыслей. «Человек проходит, как хозяин, необъятной Родины своей», — в этих словах был наш жизненный постулат.
Г. УДАЛОВ, газета “Волга”, 1993 год.