Приобщение к науке я начал во «Флягинской» школе, прижавшейся к горке возле рынка. Нашу первую очень строгую пожилую учительницу звали Елизавета Васильевна. Она, помню, похвалила меня за правильный устный ответ на уроке арифметики: «Вот это голова», а в перемену поставила в угол за стук крышкой парты. Не одно поколение юрьевчан знало учительницу Бобылькову Людмилу Александровну. Ее выдержка, ровный спокойный голос обезоруживали даже непоседу и болтуна Ивана Наумова. Он умолкал на ее уроке труда, вышивая «голову» из пушкинской поэмы «Руслан и Людмила». Скромность, искренняя любовь к своему делу и к нам, старательным и озорным, лентяям и прогульщикам, присуща была многим школьным учителям. Это я ощутил учась с 5 класса в средней школе №2, расположенной по улице Советской в трех кирпичных зданиях.
Орест Алексеевич Елкин в своей постоянной форме: серая рубашка под ремешок, темные брюки, заправленные в подшитые валенки. Особенно воспитанностью и трудолюбием отличались преподаватели: супруги Лебедевы, Свирские, чертежник Нечаев, Павел Иванович Макаров никогда не входил в класс без каких-нибудь веточек, пузыречков. Мы все переживали горе литератора Яхонтовой, сын которой погиб в первые дни войны. Иван Андреевич Потапов, задававший задачи на дом страниц с трех учебника. На следующий день с ухмылкой спрашивал: «У кого какая задача не вышла, выходи к доске, вместе посоображаем». Александр Александрович Лебедев, если ученик хорошо отвечает урок по литературе, сидит, потирает руки, плохо выучил заданное, скорбно сложит руки, то и дело доставая золотые карманные часы. Директора школы — Ивана Сергеевича Подогова — мы побаивались, хотя мне не пришлось видеть, чтобы он на кого-то повышал голос или отчитывая учеников в каникулы.
Мы, мальчишки, ходили в школу без сумок, тетради и одну-две книги носили за пазухой. Чернилами пользовались с парт девчонок.
Намотаешь на перо тоненькую проволочку, обмакнешь в чернила раз и на половину урока хватает.
Июнь сорок первого, воскресенье, на Волге тишина, солнышко. Перед перевозной пристанью длинная очередь подвод на паром. Колхозники на телегах хвастались новыми купленными граблями, косами, горшками, некоторые ушли к магазину выпить кружку пива. Мы, трое мальчишек, убежали с берега к домам. Навстречу сосед Женька Овсяников: «Мальчишки, война началась, Молотов по радио выступает». Бежим в дом к радио, услышали последние слова Молотова: «Красной Армии отдан приказ отбить разбойничье нападение немецких захватчиков».
К вечеру у многоквартирного «красного» дома собрались мужики. Курят, рассуждают, что будет дальше, скоро ли отобьют нападение немцев. А некоторым уже принесли повестки: явиться в Райвоенкомат, имея при себе то-то и то-то. На улице перестали смеяться, стало грустно и нам, мальчишкам. Наблюдали, как каждый день к пристани подходят группы мобилизованных в окружении жен, детей, матерей. Слезы, плач, наказы, последние объятия, выкрики: «Пиши, береги себя». Мобилизованные по трапу исчезают внутри парохода. Прощальные гудки, пароход, накренившись, отходит от пристани. Все призывники толпятся вдоль борта, машут. А по берегу женщины, обегая причал, иные лодки, тросы и бревна, бегут вслед за пароходом, машут, что-то каждое свое выкрикивают, вытирают слезы и печально возвращаются к своим, к детям и медленно расходятся с берега.
Военные сообщения тревожны. Каждый день слышим: наши войска после ожесточенных боев оставили такие-то города и много населенных пунктов. Волга стала суровой. Штурманские будки на пароходах обложены мешками с песком. Вверх по Волге буксируют серые военные суда, окруженные для маскировки баржами. В доках переправляют подводные лодки, корму которых прикрывают брезентами, выставляющимися сзади дока.
И без того небогатые магазины в городе опустели. Хлеб продается строго по карточкам. Соседка тетя Маша Резкина, проходя мимо нас, мальчишек, вытирает слезы. Она получила извещение о гибели своего сына Николая. Мы его хорошо знали и тоже жалели. Старше нас был, но никогда не обижал.
Часто возле берега останавливались караваны барж с эвакуированными рабочими и оборудованием военных предприятий. Люди с барж ходили по домам, предлагая обменять на картошку перчатки, шарфы, брюки. Мать всегда давала немного картошки или несколько свеклы, ничего не беря в обмен. Иногда у перевозной пристани скапливались стада коров. Их гнали из западных районов в колхозы за Волгу.
Учебный год в школе начался на две недели позднее, собирали в колхозе капусту и картошку. В школьных классах холодно. Дрова для отопления выкалывали изо льда на Волге. В девятый класс многие одноклассники после каникул не пришли — остались дома работать вместо мобилизованных отцов.
В школе ввели обязательную военную подготовку. Военрук Алексей Иванович Владимиров в городском саду, поблескивая своими пенсне, обучал нас делать повороты направо, налево, сдваивать ряды. Показывал приемы рукопашного боя. Учились стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Часто отдельных уроков не было, преподавателей посылали на рытье оборонительных сооружений вдоль левого берега Волги.
Каждое утро, войдя в класс, мы первым делом собирались у висевшей на стене карты. Отмечали оставленные нашими войсками города, рассуждали, возьмут или не возьмут немцы Сталинград, Астрахань, Баку.
Новый сорок третий год впервые решили встретить в школе всем классом. Собрались в угловом классе на втором этаже здания, что выходит на улицу Ленина. Выложили на стол все закуски, приготовленные матерями и пиво, которое в Юрьевце тогда не было дефицитом. Танцы, смех, песни закончились далеко за полночь. Расходились группами, кому в какую сторону идти к дому, не зная, что со многими одноклассниками больше никогда не встретимся. Не встретятся многие больше ни со школой, ни со своим Юрьевцем. Первого января вечером все ребята одноклассники, за исключением четверых ребят, получили повестки. Второго зашли в школу, получили справки об окончании двух четвертей десятого класса. Последний раз присели за свои парты. Вырезал я на обрамлении доски: «Вспоминайте нас, товарищи», и мы навсегда покинули стены своей школы.
Первое января сорок третьего, воскресенье, морозно, в Юрьевце традиционно базарный день возле собора. Идет колонна призывников по улице Советской через базарную площадь. Продавцы и покупатели, больше женщины и бабушки, грустно смотрят на нашу колонну, вытирая глаза концами шалей. Миновали дома и заборы Пятницкой горы, городской лес. На второй день перед нами Кинешемский вокзал, посадка в вагон. Ночью командуют: «Выходи строиться». Снова вокзал, но уже Ивановский. Идем по Иванову, холодно, тихо, ни человека, ни транспорта. На темных окнах белеют наклеенные крест- накрест бумажные полоски. Где-то, квартала за два всплеснулась песня:
Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна…
Идет война народная,
Священная война.
Шло какое-то воинское подразделение. Запевалу не было слышно, доносился только припев идущего строя.
Провели нас по Иванову и привели, наконец-то, в холодную казарму военного училища, разместившегося в бывшем общежитии ткацкой фабрики. Дали вздремнуть на голых кроватных сетках часа два и разбудили скучной и тоскливой командой: «Карантин, подъем». Выстроили, состоялось знакомство, нам сообщили: «С сегодняшнего дня все — курсанты Подольского пехотного училища». Основной состав училища погиб в бою при обороне Москвы. Кто остался в живых, эвакуированы в Иваново. Вы пополните училище, будете овладевать воинским мастерством. После семи месяцев обучения и сдачи экзаменов вам присвоят звание младшего лейтенанта и направят в ряды офицеров Красной Армии, в основном на должности командиров минометных взводов. И началось. В шесть подъем. Быстро вытаскиваешь из-под себя портянки, которые сушил ночью теплом от своей спины и живота. Накручиваешь на ноги, за ботинками берешь, обмотки, и быстро в строй и на физзарядку.
Зачастую дежурный по столовой офицер подходил к нам и говорил: «Товарищи курсанты, в город поступило много раненых, потому сегодня училищу не выделили ни масла, ни сахара». В чашке суп — замутненная мукой водичка и немного сушеной картошки. Занятия длятся по десять часов. На тактических занятиях в поле или на стрельбище, как настроишься на огневой рубеж плавно нажать на спусковой крючок, не получается. Пальцы не сгибаются, окоченели.
Ближе к весне стало и теплее, и веселее. Взводный удлиняет перекуры. Беззаботна жизнь солдата. Не думай, когда лечь, когда встать, куда повернуться, куда идти и что делать. За тебя обо всем подумает командир, и он тебе своевременно скажет, что делать. И командир роты старший лейтенант Немчинов сказал: «Товарищи, соберите свои постели и сдайте старшине. Оружие, минометы почистить и тоже сдать. Вы переводитесь в другую часть». Мы не расстроились, а нам… все равно. Снова «по вагонам», снова «выходи строиться». «Подъем, сачки, просыпайтесь, Румыния», — закричали в вагоне.
Вдоль эшелона забегали командиры, послышались команды и злые выкрики: «Быстро из вагонов, стройте людей, отводите от состава. Проворнее. Почешитесь, фрицы налетят и развешают вашу требуху по столбам и вагонам». Нашу минометную ведут в одну сторону, стрелковые роты пошли в сторону группы деревьев и низких построек. Ротный, капитан Немчинов, приказал немедленно окапываться. Из соседних батальонов группки любопытных пошли к домам, заинтересовались, куда попрятались жители-мадьяры и как они поживают. Немецкие летчики заметили наших расхаживающих солдат. Послышались пулеметные очереди и взрывы. Вскоре в медсанбат понесли первых раненых, а зенитчики явились к генералу и принесли в штаб парашюты двух или трех летчиков со сбитых ими «Мессершмиттов». Темнеет, приказано приготовиться к маршу. Идем, офицеры группой сзади, покуривают. Проходим окраину Будапешта. Мосты через Дунай взорваны, уткнулись концами пролетов в воду. На временной переправе, наведенными нашими саперами, и у берегов, и у моста на отдельных понтонах — зенитчики. Они не покидают своих сидений у орудий. Немцы делают налеты постоянно и с разных высот и направлений, обстреливают и бомбят переправу.
Ночь. Окраина какого-то венгерского поселка. Батальон растворился в темноте среди деревьев и построек. Тут и там разрытая земля. Вдоль окопов поверху и внизу солдатские спины, встретивших нас с возгласами: «Здорово, крылышки. (Так нас называли за эмблемы на погонах). Заходите, располагайтесь». А сами, очищая землю с лопаты, переговариваясь, рассовывая котелки и подсумки, покидают позиции. Взводные засуетились, поторапливая нас, показывают места установки минометов, складирования мин, куда и как короче ходить к нашим повозкам. Справа, слева перед нами взлетают ракеты, освещая крыши домов и деревья. Раздаются пулеметные и автоматные очереди, прочерчивая небо светящимися трассами. Сплошной грохот залпов справа, сзади, слева. В сторону немцев со скрежетом, оставляя шлейфы дыма, полетели снаряды реактивных установок. Никаких команд взводного не разберешь. Над нами, над самой землей, пролетают строй за строем группы наших штурмовиков. Навстречу самолетам блёстками рассыпаются разрывы снарядов зениток немцев. Командуют: «За мной, вперед, не отставать.» Ствол, плиту, двуногу и ножки с минами — быстро за спины, и за отделенным спешим из окопа. Сержант кричит, машет рукой, ничего непонятно. Немного пригнувшись пробежали, ботинки вязнут в распухшей земле, в груди и в голове стук. Какие уж тут «ложись» и «короткими пробежками». Дымки от взрывов немецких мин подскакивают и впереди, и сбоку, и сзади. Отделенный машет и вскрикивает «к бою». Первая мина с жестким взмахом пошла в сторону немцев, вторая, третья. Грохот и гул разрывов, хлопья дыма с отблесками на позициях немцев отдаляются. Артиллерия переносит огонь вглубь обороны немцев. Перестрелка среди домов и садов поселка утихла, деревня прочесана. Живых немцев нет. Во взводе пока потерь нет. Сказываются наше преимущество в живой силе, в танках и артиллерии, немцы отходят, не успевая создать достаточную линию обороны.
Дорогой ценой овладеваем каждым километром «вперед на Запад», каждым городом и населенным пунктом. С боями освобождаем от немцев города. Вена взята частями Красной Армии. Город пострадал незначительно. За Веной подразделения дивизии часто двигались колоннами, сплошной линии обороны немцы не пытаются создавать. Завязываются бои за отдельные населенные пункты и автодороги. Немцы вынуждены поспешно отходить, отдельные группы сдаются в плен. Выходят из укрытий с поднятыми руками, побросав оружие и выкрикивая: «Я не немец, я — мадьяр». Мы различали и без представления по шинелям, кто немец, кто мадьяр. Из тыла стали подходить подразделения второго эшелона, подразделения знакомой четвертой армии. Нам приказывают все проверить, все и всех пересчитать, строиться и маршем обратно в направление Вены. Короткие перекуры, немного на привалах дают подремать и снова двигаться.
Батальон подошел к небольшой речке. Немцы успели заминировать переправу. Меня окликнули: «Быстро к командиру роты». Старший лейтенант Руденко торопливо приказал: «Живо возьми несколько гранат и два три дополнительных магазина и ко мне в «виллис».
Въехали в поселок. У дороги большая группа женщин машут нам, что-то кричат. Останавливаться некогда. Дорога снова пошла по лесу. Напряженно всматриваемся в придорожные кусты и вперед на дорогу. Офицер нервно вскрикнул: «Осторожно, тихо, чуть вправо бери, видишь, заминировано, левее»… Когда я очнулся, водитель Иван Шахматов притащил меня в кустарник: «Лежи здесь, терпи, не вздумай стонать, немцы рядом, твой автомат, если что, кладу возле тебя рядом, а я попробую доползти до деревни, что проехали. Может, помогут». Очнулся ночью, меня укладывают на подобие носилок из плащ-палатки и несут на повозку. Иван шепчет: «Терпи, сейчас тебя перевяжут». Потом узнаю: Иван дополз до деревни, чехи нашли медика и приехали на двух повозках. Нас уложили на повозки привезли в поселок. Около обеда чехи привели к нам нашего офицера, тот по рации вызвал санитаров. Уложили нас в кузов полуторки на матрацы, сделали укол. Через пару часов во дворе армейского госпиталя нас встретили медики, быстро в операционную. Очнулся весь в бинтах, выдыхая противный наркоз. На меня смотрели улыбающиеся глаза врача: «Думала не свидимся больше с тобой, крови много ты потерял. Ничего, теперь будем поправляться, раны у тебя зашили, крови добавили».
Из районов последних боев части Красной Армии передислоцируются в разные места Австрии, Чехословакии, Венгрии и Германии. Нашей 104 дивизии приказано своим ходом двигаться под Будапешт. Двигаемся с семи утра до одиннадцати. Отдых, и с трех до семи вечера снова на марше. Идем через города и села Австрии, Чехословакии и Венгрии. Жители высыпают на улицу, стоят по обе стороны дороги, улыбаются, приветливо машут руками. А смотреть было на что. Рота за ротой шагают загорелые молодые ребята, шагают с песнями:
И бойцу на дальней пограничной
От Катюши передай привет.
Пехотные колонны обгоняют с грохотом и клубами дыма танки и самоходки. Оживление среди наблюдающих появляется при виде колонны «Катюш». Молодые девушки из наблюдающих жителей бросают в проходящий строй цветы, смеются. Из строя взлетает очередная песня.
Видя проходящие войска, даже наши солдатские души наполнялись радостью. Мы знали по себе, что это проходят не парадные строи. Стоит прозвучать команде «к бою», строи рассыплются на земле, орудия раскинут свои станины, и на встречу врагу обрушится шквал огня. Мы гордились за свою армию.
Марш по Европе завершен, не так далеко до Будапешта.
Началась мирная служба, все по распорядку. В выходные давали разрешение на увольнение. С пополнением местных кавалеров нашими солдатами в маленьких деревенских клубах было набито до предела. Кое-кто из солдат завязали с местными невестами вполне серьезные романы. Чем они кончались, ведомо только влюбленным.
В декабре сорок пятого, наконец-то, радостное сообщение: возвращаемся домой, в Россию. Волнующее «по вагонам». Последний раз смотрим на оголенные виноградники мадьяр, румынские хатки, небольшая остановка в Яссах, и мы дома.
Грустно одно. Нас возвращается домой значительно меньше, чем ехало осенью сорок четвертого туда, на запад.
По каким-то обстоятельствам, известным «там наверху», наша служба солдатская продолжается. Почти через восемь лет по замерзающей Волге на случайном буксире везут меня из Кинешмы в Юрьевец в родительский дом номер восемьдесят шесть по улице Володарского.
Началась мирная жизнь.
«Навечно в памяти», 2005 г. Составитель А.В. Сиротина. стр. стр. 44