Газета «Волга» 18 февраля 1992 г. №21 (7831)
Весна 1934 года. Партией взят курс на сплошную коллективизацию в деревне. Уже покончено с кулаками, как с классом. Но в деревне еще остались единоличники, не пожелавшие вступить в колхоз или как их называли — подкулачники.
Эта категория лиц, сопротивлявшаяся колхозному строю, к ликвидации кулачества как класса не относилась. Это скорей был подклассовый террор, против которого большевики, естественно применяли оружие. И неудивительно, что в отличие от кулаков, высланных с родных мест, а потом многих возвратившихся, — эта категория лиц домой не возвратилась. Они были «замучены в лагерях особого назначения. Тень Сталина, как беда, стала ходить по пятам тех, кто не покорился своей судьбе, своему острому и до боли жгучему времени, охватившему мир своей несправедливостью и насилием.
«Вот об этом периоде в жизни Юрьевецкого района, а, точнее, нашего колхоза имени Сталина мне и хотелось бы рассказать.
…Весной 1934 года я возвратился домой с военных сборов. Мне часто сейчас вспоминается канун празднования 1 Мая в том году и речь председателя Юрьевецкого райсовета Кононова на одном из собраний.
Поднимая, как тост, лежащую на столе винтовку и держа ее над своей головой, он произнес: «В основном, товарищи, мы ликвидировали в деревне кулачество, как класс, создали колхозы, но, надо прямо сказать, что они еще не повсеместны, мелки и, порой, находятся под властью единоличников. Партия и Советы должны с этим покончить и провести в деревне сплошную коллективизацию.
Ну, а кто в этом нам будет мешать — вот эта винтовка будет им предостережением. Нам надо помнить, — продолжал Кононов, — что кулаков в деревне теперь нет, они отбывают ссылку и высылку, а некоторые уже возвратились в родные места и расселились по городам. В деревне теперь остались только подкулачники, и при сопротивлении отбора у них земель, пусть они помнят, что эта винтовка, при необходимости, может быть направлена на них».
Я торопился домой, мне хотелось в деревню, хотелось быть ближе к природе, ведь была весна. Знакомые места предстали перед моим взглядом во всей красоте. И, кажется, надо было радоваться, но какое-то странное и смутное недовольство бродило в мыслях, как будто передо мной открылось нечто тайное, куда я раньше не заглядывал. В деревне я увидел и понял, как трудно первозданным колхозам нашего Юрьевецкого района: крутые подъемы, резкие повороты и опасные спуски, как тени, один за другим наступали им на пятки. Не обошло это стороной и наш колхоз, нареченный именем Сталина.
Именно в те дни, когда «великий» Сталин, воодушевленный успехами своей политики в деревне, награждал и освобождал из миллионною Беломорско-Балтийского лагеря ОГПУ заключенных — колхозников, построивших канал в невиданные сроки, у нас, в колхозе его имени уже оперировала группа по ликвидации остатков единоличников, завершая таким образом «оплошную» коллективизацию в сельском хозяйстве.
Возглавил эту группу как посланец партии для работы в деревне житель из соседней Обжерихи, молодой коммунист Михаил Алексеевич Нестерин, назначенный первым секретарем райкома партии Георгием Александровичем Крышковцом председателем Соболевского сельсовета. Вместе с Нестериным прибыл и его друг детства Николай Дмитриевич Герасимов, который занял в колхозе должность председателя правления на тех же принципах, что и Нестерин. Оба они считались верными сынами партии и страшного в их назначении мы, конечно, ничего не видели, уже зная, что смена власти, как сельсоветской, так и колхозной стала далекой от народной выборности.
Наоборот на лице Нестерина, небольшого роста, только что женатого юноши, с пышным зачесом на голове, производящего хорошее впечатление, всегда можно было увидеть мягкую улыбку, услышать из его уст хорошее слово, да и те, кто впервые успел к нему обратиться с нуждой, уже охотно рассказывали о его добропорядочности, если уж не помощи, то во всяком случае внимательности выслушать просьбу потерпевшего или обиженного.
Фигура Герасимова была несколько иная и по внешнему облику, и по характеру. Он был высок ростом и худощав. Голос у него был груб. Но в душе, как оказалось, он был более чувствителен к человеку, чем его друг детства.
И кто знает, что испортило их, когда дело дошло до применения своей власти на практике: то ли за их спиной постоянно стояла тень Сталина, то ли их огрубевшие сердца потеряли самое ценное в человеке — человечность?
…Итак, весна 1934 года. Было холодно и зябко. Моросили дожди. Но, по времени, надо было пахать и сеять. В канун этих работ в деревне Юрьево по указанию сельского Совета у дома бывшего председателя колхоза, убитого Гаврилова, в первые дни коллективизации, собрали на сход единоличников из деревень, входящих в колхоз имени Сталина.
Их было девятнадцать. Они были молоды, могучи, во цвете жизни. Они упорно не хотели сдавать свою землю, унаследованную от своих предков. Не смущало их и время, в которое они жили, уверовав в силу своей собственности.
Но не так думали посланцы партии. Их оружие коллективизма оказалось сильнее. Председатель колхоза Герасимов, обращаясь к собравшимся, начал свое слово блестящей импровизацией фактов не покорности единоличников властям, намекнул на саботаж, и в самых мрачных красках изобразил их положение крайне тяжелым. Даже хуже. «Закругляясь», он сказал: «Собственники земли находятся на грани гибели. У вас нет больше под ногами земли. Спасайтесь, пока не поздно. Или в колхоз, или, при сопротивлении — в места не столь отдаленные…»
Столь резонное выступление Герасимова одобрил и даже ужесточил выступивший председатель сельсовета Нестерин. Улыбка на его лице, после сказанного, стала совершенно не та, какой она казалась при его появлении на сходе. Он сказал, жестикулируя руками: «Время единоличников ушло в вечность. Пахать и сеять вам я не разрешаю. Ваша земля отныне становится колхозной и включена в план его весенних работ. Так что выбирайте любое: или в колхоз, или — не мешайте работать!».
Действие сельской власти вызывало противодействие. И кто мог подумать, что первым на него решится мой сверстник, бедняк из бедняков Ваня Кондраков из деревни Юрьево. Низенький ростом, одетый в заплаты, тощенький, как карандаш, рыжеватый с лица, с быстро бегающими глазами, он вышел из толпы на середину, и, упав на лужайку, распластавшись вверх лицом, крикнул: «А куда ж вам землю-то мою? Обожраться что ли хотите? Не жирно ли будет? Ведь вам ее надо столько, сколько аршин подо мной!»
И, встав с земли, Ваня отряхнулся, посмотрел на своих товарищей, ища в их глазах одобрения своему поступку. Искал, но не нашел. Никто открыто не решился так вольно и грубо высказать свою боль, как этот не покорившийся властям безумец.
Выпад Кондракова, конечно, не остался без внимания представителей сельской власти. Присутствующая на сходе учительница, секретарь партийной организации сельсовета Лидия Михайловна Магницкая, предложила Нестерину составить на Кондракова акт. И, как только люди увидели строчки, ползущие, как змеи, черным по-белому, все вздрогнули от ужаса. На всех сразу повеяло холодом, и расходились все по домам молча, потупив в землю глаза.
А на следующий день все девятнадцать единоличников были вызваны в Юрьевецкое отделение ОГПУ, откуда домой они не возвратились.
Ни вскоре, ни потом, никогда…
А. ЦВЕТКОВ.